У меня сестра копчик сломала

У Васи с Леной всё в норме. 

Владимир Сорокин. «Норма»

Героиню фильма Василия Сигарева «Страна ОЗ» (именно так назначил режиссер писать второе слово) зовут Лена. Яна Троянова сыграла приезжую из каких-то Малых Ляль в большой город затаенно, с прямодушной оторопью от увиденного вокруг. И подмеченного здесь, услышанного. 

Сдержанность актрисы — в недоумении ее героини. Вообще-то она бежала от мужа, который бил ее в этих Лялях, находящихся от Екатеринбурга километров за двести.

Мотив ее окоченевшего и вместе с тем не прибитого, стойкого, как у Орлеанской девы, пребывания в городе — не только новогодний холод, от которого каждый, кто и покрепче одет, может заморозиться. Тут познание окружающей жизни впрямь и буквально приводит в ступор, который не раскочегарить. Если прямо смотреть на мир, на людей. Если взгляд не прикрывать, не утеплять.

«Страну ОЗ» трактуют как тотальный дурдом, куда звонят, набирая знакомые цифры. Возможно, так и есть. Но оставим прелые очевидности.

Дебют режиссера Сигарева «Волчок» был поэмой с элементами страшной сказки. Жанр непростой. Первая героиня Трояновой была не девушкой, а искусительницей пестрых мужчин, «балладой ля бемоль мажор!» (метафора зазнобы автора венерофеевской поэмы). Инверсии, которые использовал в репликах Сигарев, придавали его тексту поэтический обертон.

Пьесу Сигарева назвал «Пластилином» его учитель Коляда. Сам же автор ее называл «Падение невинности». «Волчок» мог бы зваться «Обретение невинности», тем более что битва за нее находилась в зоне риска между кротостью закадрового текста, жутью экранизированных картинок, протокольной нейтральностью интонации рассказчицы и финальной колыбельной (реквиемом) тенора, убаюкивающего на финальных титрах мертвую девочку.

Закадровый текст дневника от лица погибшей девочки был озвучен голосом актрисы в роли ее матери, постоянно сдвигавшим восприятие той картины. Неожиданно меняющим настройки слуха, зрения. Вроде раз и навсегда заданный камертон повествования/изображения.

Картину «Жить» Сигарев снял в жанре трагедии про нестерпимость утраты. Там явились портреты убитых горем людей и тех же людей, возрожденных любовью к умершим. Сигарев сумел поговорить/помолчать со смертью. А не о смерти.

«Страна ОЗ» называется автором (или промоутерами) «черной комедией». Если так, то, скорее всего, от оттенка фекалий, нередко поминающихся в этом фильме.

В конце прошлого века Владимир Сорокин написал знаменитый роман «Норма». То была пайка дерьма, которую вменялось съедать всему населению советской и капиталистической страны ОЗ.

— Мам, а зачем ты какашки ешь?

— Это не какашка. Не говори глупости.

— Зачем?

— Ты сейчас не поймешь.

Это нормативное сырье — именно так обозначалось дерьмо на баке перед дальнейшей упаковкой в брикеты — преобразилось в литературную метафору Сигарева и Ильенкова (соавтора сценария). Но также в обобщенный образ. В «золотой запас» нефти, от которой ошалела, того не заметив, страна ОЗ, растлив и одновременно обездолив ее обитателей.

На самом деле жанр третьего опуса Сорокина — роуд-муви. А позитивная героиня Лена выросла из второго тома «Мертвых душ». Хотя в Новый год оказалась в пространстве первого тома. Не могу забыть про диван (в сигаревской комедии «Детектор лжи») «какого-то обиженного цвета». Над этой строчкой улыбнулся бы Гоголь.

Лена пытается добраться до улицы Торфорезов, до ларька, в котором ее ждет работенка, но претерпевает испытания и встречается с мертвыми или бессмертными — живучими душами.

Получилась нежнейшая картина. Или, как писал Сигарев про жанр своей пьесы «Гупёшка»: «То ли комедия, то ли трагедия». Для простого человека это трагедия, расцвеченная, впрочем, новогодними огнями, взорванная новогодними петардами. То ли комедия, то ли трагедия, которую после прочтения/смотрения не сжечь!

Станиславский отвечал на письмо Чехова, недовольного плаксивыми актерами на репетициях «Вишневого сада», названного им комедией: «Нет, для простого человека это трагедия». Так сыграла Троянова, обалдевшая не только от зимней стужи, но от встреч с нашими современниками: с вырожденцем типа «Манилова-Ноздрева», в его роли смелый Владимир Симонов; с терпеливой «Коробочкой», которую, зажав наглухо артистический пыл/жар, с невозмутимой плавностью сыграла комическая Инна Чурикова. Она подносит пельмени и приносит Лене, которую приняла за проститутку, уверив, что «не те ***[секс-работницы], кто хлеба ради», коробку с косметикой — ею она приторговывает. И покорно пестует сыновей-дебилов. «А ***[секс-работницы] в ЛДПР» — постер партии виднеется в глубине кадра и наверняка тешит ее разноцветных отпрысков.

Встретив таких «одновременников», вздрогнуть Лене Трояновой нет возможности. Поблажку экспрессивной, казалось бы, актрисе, выйти из себя ее героиня и режиссер не позволяют. Остается Лене Трояновой онеметь, чтобы не треснуть, не лопнуть, как льдышка. Или, продрогнув, намаявшись, куда-нибудь — в придуманном трюке с палящим помповым ружьем — свалиться. Или отвалить в Ляли Малые.

Так с жанрами в нашем кино работал только Алексей Балабанов. Неслучайно в одном эпизоде «Страны ОЗ» появляется Александр Мосин, друг, актер Балабанова, тень его камео.

В «Жмурках», комедии масок (микст Гайдая с тарантиновскими «Бешеными псами», причем с прямой к ним отсылкой), обнажился нерв — возбудимость и апатия — 90-х, который в натуралистической поэтике было бы не нащупать. В фильме «Я тоже хочу» — роуд-муви в последний путь и сказке о счастливом конце, но без хеппи-энда, ибо счастливый конец означал там конец жизни, Балабанов угадал нерв нулевых: кромешную усталость — хоть от унижений, или бухла, хоть от старости, повседневной рутины или дорожных пробок. Роуд-муви «Страна ОЗ» высветил нерв десятых годов. Иначе говоря, стихийность, уныние, агрессивность. И еще преувеличенное — на взгляд из прежнего, не сегодняшнего времени — самоутверждение, столь естественное и достоверное, что Беккет против своих правил рассмеялся бы. Или заплакал, лежа, как обычно, лицом к стенке.

Балабановские маски 90-х обрели в фильме Сигарева плоть, кровь, конкретность, знакомые и несносные подробности, которые, однако, вот — под любой рукой, ногой. Получилась изящная и отпадная русская комедия. Высокий по традиции жанр.

Балабанов настойчиво гнал фильм «Я тоже хочу» в сторону «фантастического реализма». Без оглядки на Федора Михайловича. Сигарев упоминал о таком же сдвинутом насквозь и как попало реализме в связи с фильмом «Жить». Легкая, умная, глубокая «Страна ОЗ» обращает наш взгляд в недра русских характеров, явленных на экране новогодними вспышками. И — в одно касание.

Тут сработала особенность драматургического дарования Сигарева. Он создает в пьесах и фильмах не нового героя, которого так взыскуют, поминая последнего из них — балабановского брата. Он воскрешает забытый, а может, удаленный из среды (человеков без свойств) именно характер. Его краткую энциклопедию. Не беспочвенный русский характер, имеющий литературную родословную, но взращенный в новейших условиях и обстоятельствах. А запечатленный в его крайних проявлениях, повадках, реакциях, маниях.

«Шабадинова, допустим», — называет Лена фамилию русскому дяде Роме (Гоша Куценко) с собачкой и в куртке с надписью сочинской Олимпиады, которые ей повстречались на ледяной горке (Новый год как-никак). И добавляет на всякий случай: «Это не татарская фамилия».

«Забавная», а в другом эпизоде — «шебутная», скажет про Лену, холодную, голодную, ее случайный знакомец, удостоверяя, нет, угадывая, суть дарования Яны Трояновой, приструнившей себя ввиду нового нового мира ее героини.

Две фабульные траектории стягивают в морской узел эту комедию с фекальными прожилками. Сестру Лены выбросили из окошка, и она сломала копчик. Лена не знает, как доехать до улицы Торфорезов. Начинается ее путь-дорога. На этой улице ее дожидается сменщик и писатель Андрей (в его роли писатель Андрей Ильенков). Меланхолик, к которому заваливается друг по имени Дюк (Александр Баширов) — по амплуа гаер, а еще алкаш, импровизатор-матерщинник. Они ждут Лену. Лена под рефрен «а у меня сестра копчик сломала» несется в неизвестном направлении. То в машине с убийственным для ее жизни наркоманом, пластичным как Бастер Китон (Евгений Цыганов), то еще с кем-то. «А в это время…» Дюк читает выписки в блокноте писателя, чьи тексты — классический комический эффект — перпендикулярны его образу и манерам. Встык дорожная встреча Лены. На сей раз за рулем натуральный мэр города Ройзман. Хотел запросто подвезти. Она ­усмехнулась: «Чего уж не президент». В такой стране верить не приходится. Ну, проехали.

Фильм смонтирован как «переписка из двух углов». В ларьке Дюк с Андреем квасят и философствуют на отеческий лад. А Лена, мечтая доехать до «точки», попадает в черные дыры комедии положений. Вот познакомилась с Ромой и его собачкой Дюдей. Рома в патриотической куртке покупает бенгальские огни под названием «Хиросима». Зажигает — в разных смыслах. «Хиросима» сносит ему башку. Так Сигарев с Ильенковым завязывают начало сюжета Hiroshima mon amour, который аукнется ближе к финалу.

«Все ее знают, никто не видел», — докладывают в ларьке про Лену Роме, оправившемуся после взрыва «Хиросимы» и желающего найти собачонку. Зритель догадывается: такой невинной Лены давно на белом от снега свете никто не видал, и она, возможно, мечтательный образ, не дававшийся во втором томе Николаю Васильевичу.

Покуда наступит финал, Лена повстречается с любителем тантрического секса и бардом, обалдевшим от того, что у нее дел хватает и без компьютера, что она не слыхала про Навального. Потом нагрянет его семейка, и Лена спрыгнет на чужой балкон. Диалог Лены с персонажем Симонова, да и весь их эпизод разобран и подан выше всяких похвал. То есть с мягким — не критическим, но гротескным реализмом.

Тем временем писателю снится сон — он в роли писателя, которого критикуют за светским ужином. Этот фрагмент пьесы позапрош­лого века идет на театральной сцене. Время — по сюжету пьесы — спать. Хозяйка салона в порыве сексуального вожделения просит русского писателя в косоворотке: «Déféquez sur moiС французского — «испражнись на меня»». Эта сцена на сцене может показаться дивертисментной и лишней. Но в «Стране ОЗ» три героя: простодушная Лена, не знакомая с «Яндексом», писатель Андрей, чьи сновидческие фантазии помогают не обезуметь в его бдениях в ларьке, и его друган — умник Дюк, он же Арлекин-Баширов.

Кульминация этой комедии, кульминаций сторонящейся: Дюк в окошке ларька комментирует текст Андрея, нарываясь на усталую реакцию сочинителя. Они обмениваются репликами о прочитанном: интересно ли кому-то читать про говно? А про человеческую природу? Дюк, свингуя, распаляется: про говно, а не про отвагу, самопожертвование, любовь к природе. К родине, наконец. «Вот ты и проиграл свою битву с цензурой». Эти сентенции сценаристы вкладывают персонажу Баширова, который не только и не столько их травестирует, как можно было бы ожидать. Хотя именно так публика воспринимает его бенефисное антре в окне. Здесь, по-моему, имеет место ровно противоположный смысл. Этот Арлекин, слуга двух господ — писателя и бухла, являет собой двойника нынешних интеллектуалов, от которых Андрей отстал и отсиживается в ларьке, сочиняя про «норму», — но совсем в другие времена, нежели Сорокин. Пишет нечто уже неуместное (или устаревшее). Но!

Отдаваясь снам, напоминающим дешевые костюмные сериалы или хиты протухшей провинциальной сцены с «острым» фекальным уклоном, он проявляет латентную актуальность. Или творческую, а она ведь всегда и физиологическая, необходимость. Тут доходит: в дружбе Дюк с Андреем равноправны, их обоих ждет поражение, неотличимое от победы: Дюк поджигает ларек Андрея. Дюк разбивает бутылки, ложится на осколки, оснащая тело стигматами. Обхохочешься. А то и заплачешь.

Светало. Останки ларька догорали. Андрей шел прочь от кострища. Перед ним — из-за угла — выдвигался корабль. Лена на палубе в костюме болливудской звезды озвучивала рефрен «вы не знаете, где улица Торфорезов?» В этот миг за кадром звал голос Куценко: «Шабадинова…» И она в палате очухивалась после травмы и комы.

Андрей (писатель как-никак) увидел фрагмент сна до пробуждения Лены, фантомной героини, которую он не повидал наяву, но, вообразив, увидел на улице Торфорезов, куда она не доехала. И тогда корабль уплыл восвояси. Никаким Феллини тут не пахнет даже. Это рифма к спектаклю, приснившемуся писателю Андрею. Сочинителю оригинального жанра — микста романтического масскульта с фекальным метареализмом.

Много еще интересного случилось в этой «Стране ОЗ». Но Лена решила уехать в Ляли. Потому что «не прижилась» в большом городе. Или потому, что «жить не умеет». Рома (Ромео) пережил «Хиросиму». Но не свою amour. Счастливый финал можно было и подсократить.

«Мы все как бы пьяны, только каждый по-своему, один выпил больше, другой меньше. И на кого как действует: один смеется в глаза этому миру, а другой плачет на груди этого мира» («Москва — Петушки»). 

Екатеринбург — Малые Ляли.